The act of observation changes the narrative
Перевод выполнен по любезно составленным транскриптам на Cecil Speaks
Эпизод 70Б – Обзор
Если любишь что-либо – отпусти. Если оно не вернётся, то, видимо, умерло от горя, потому что оно-то думало, что ты его любишь!..
Добро пожаловать в Найт Вейл.
читать дальшеНепросто сказать «до свидания» родному городу. Действительно непросто. До этого мы ещё доберёмся, но сперва поднимем тему, что для всех вас, я уверен, сейчас интересней прочего: обзор оперного представления, на котором я побывал прошлой ночью. Первое выступление Нового Старого Оперного Театра Найт Вейла; дань уважения зданию, что когда-то десятилетиями с гордостью служило украшением этому городу, пока двадцать лет назад не пало перед вовремя не остановленным нашествием щенков.
Здание Нового Старого Оперного Театра выглядит элегантно и роскошно. До прошлой ночи я понятия не имел, что такое опера, посему не возлагал на неё больших ожиданий. Я имею виду, я не знаю, как вы её себе представляете; но я ожидал увидеть нечто вроде обнесённого металлической сеткой дворика с разбросанной по нему грязной соломой и с сотнями одурманенных транквилизаторами до полного бесчувствия волков. Но выяснилось, что оперные театры совершенно непохожи на контактные зоопарки, где можно трогать и кормить с рук животных. Здесь была парадная люстра с подвесками, и бархатные кресла, и пышные красные занавеси, и буфет, и люди в самых изысканных одеждах, что можно себе представить. Фраки и бальные платья, и лыжные маски, и наголенные щитки.
Здесь была Старушка Джози и все её высокие крылатые друзья, отзывающиеся на имя Эрика и утверждающие, что являются ангелами. Они – та движущая сила, что стояла за постройкой Нового Старого Оперного Театра. Так что более чем уместным было то, что перед выступлением Джози произнесла со сцены тост. Она подняла его за оперу, и за Найт Вейл, и за всех тех людей, чьи средства сделали существование Оперного Театра возможным.
Перед тем, как завершить тост, она упомянула и старых друзей. В этот момент она посмотрела на меня и улыбнулась.
Я смутился и потупил взгляд, уткнув его в свою обувь – стильные клоги из губки, идеально подходившие к моим трико.
Ладно, впрочем; я думаю, вы сейчас задаёте себе тот же вопрос, которым я задавался годами: что же вообще опера такое? Я не проходил оперную подготовку, признаюсь; но постараюсь вам её описать.
Собственно, опера довольно-таки похожа на театр; главное отличие её в том, что занавес поднимается не полностью. Вы можете видеть лишь ступни ног, шаркающие по сцене, в то время как ваш слух ловит пронзительные завывания и рокот двигателей внутреннего сгорания.
Постановка, о которой идёт речь, называлась «Амара». Её написал, поставил и сыграл – по большей части – Ли Марвин, легенда сцены. Повествовала она о юной девушке или девочке, которая отправилась во что-то вроде… приключения? Насчёт этого было не совсем ясно, потому что опера – это чрезвычайно интерактивное действо с совершенно нелинейным сюжетом. Иногда слушатели швыряли на сцену гнилые фрукты, и актёры тогда спрыгивали в зал, чтобы схватиться с этими слушателями в поединке. Также поощрялось громко высказывать свои соображения по поводу того, что исполнителям надлежит делать, а исполнители, в свою очередь, часто озвучивали вслух своё недовольство слушателями.
В какой-то момент первого акта я крикнул: «Спойте песню о старой любви и о новых горизонтах, о жажде странствий и о сомнениях!», и один из хористов плюнул в меня. А несколько мгновений спустя я обнаружил, что кто-то пристегнул меня к подлокотнику кресла наручниками. Это было чрезвычайно увлекательно!
Один раз занавес поднялся полностью, и за ним обнаружились искусные декорации, что изображали бурлящий от шторма океан и корабль, накренённый и выхлестнутый к небу чудовищной волной в завитках пены. Подробности картины, воссозданной художниками и плотниками, были безупречны. Никогда ещё декорации не повергали меня в состояние подобного благоговейного трепета! Но, мне кажется, сценический руководитель вовремя заметил допущенную ошибку, что позволила слушателям увидеть всё это, так как вскоре он поспешил опустить занавес до прежней высоты, открывавшей взглядам лишь пару футов над полом.
Большую часть исполнителей я не узнал, потому что занавес висел низко, а сцена освещалась тускло; но я заметил, что среди актёрского ансамбля был Фрэнк Чен, который выглядел каждым своим дюймом, будто бы обычный человек с – впрочем, здесь я могу лишь предполагать – обычным количеством голов.
В начале второго акта я уловил смазанное движение на грани видимости. А потом я ощутил холодное прикосновение к руке, что была прикована.
«Прелестные наручники», - произнёс шёпот. «Кажется, сегодняшней ночью тебе не спасти своего друга Дану».
Мне было страшно, да; но, как и всем, мне страшно почти всё время. А ещё я почувствовал ярость. Гнев на Пожилую Женщину без Лица, чей шёпот я слышал за своей спиной. Не она ли приковала меня наручниками, чтобы я не смог спасти своего бывшего интерна, своего бывшего друга, своего теперешнего мэра, Дану Кардинал, от тех злобных вражеских происков, что вот-вот должны были на неё обрушиться?
Я поднял глаза на Мэра Кардинал, что сидела в ложе для высокопоставленных персон. Она смотрела на сцену, сосредоточенно и напряжённо, не отводя взгляд. И, несмотря на все мои злость и раздражение на неё, моего старого друга – на то, что она, предположительно, купила меня в прошлом году на аукционе Шерифской Тайной Полиции и использовала последние несколько месяцев против моей воли, чтобы защитить себя от пятиголового дракона Хайрама МакДэниэлза и Пожилой Женщины Без Лица – несмотря на всё это, я глядел на Дану, надеясь, что она заметит мой взгляд и увидит в нём мольбу об её безопасности.
Мне хотелось любить своего друга, верить ей – и, в тот момент, я любил её и ей верил. И я сожалел о том, что Пожилая Женщина без Лица ограничила мою свободу, так что я не мог теперь придти к ней на помощь… да, на сей раз, я сам этого желал.
Я проследил за взглядом мэра, направленным на сцену. Огни театра приугасли, и занавес разошёлся в стороны. В центре сцены я увидел обыкновенного человека Фрэнка Чена, и все его головы фыркали и рычали, готовясь к исполнению арии. Попутно замечу, что она, как мне сказали, должна была стать первой оперной арией для квинтета исполнителей; но, если честно, я понятия не имею, что все эти слова значат.
Если быть совсем точным, рычали только четыре головы Фрэнка: золотая, зелёная, серая и синяя. Но его лиловая голова смотрела прямо на меня. И я почувствовал что-то знакомое, но… в то же время, что-то, мне непонятное. Цепь под моей рукой натянулась до предела, но поделать я ничего не мог.
Звук оркестра – состоявшего исключительно из лотосовой флейты и Ли Марвина, что исполнял также функции дирижёра – всё нарастал и нарастал, а затем внезапно оборвался; Фрэнк Чен продолжал изрыгать огонь и шипеть. Что-то пошло не так, и мы поняли это. То есть, вполне возможно, ария и представляет собой нагромождение рыков и языков пламени – я не специалист, - но было непохоже на то. Затем Фрэнк Чен сорвал с себя галстук-бабочку и тем самым позволил нам всем увидеть, что он вовсе не обычный человек Фрэнк Чен, среднего возраста, пяти футов восьми дюймов ростом, а самый что ни на есть Хайрам МакДэниэлз, восемнадцатифутовый пятиголовый дракон!
Хайрам рванулся в воздух над головами оркестрантов. Я услышал сдавленные крики сверху; я посмотрел на бельэтаж и увидел Триш Хидж, помощника Мэра Кардинал, что спешно пыталась эскортировать её прочь из зала… но было слишком поздно. Мельком, на доли мгновения, я увидел кого-то, кого никогда не встречал раньше. Или, вернее, не встречал наяву. Она стояла прямо за Триш и Мэром Кардинал. Женщина, которую я видел однажды во сне. В моём сне она была под водой, среди кораллов, молодая и безликая, и она шептала. А сейчас, в этом мире, который скорее всего не просто сон, я увидел ту же женщину. Но теперь – пожилую и безликую; и она кричала.
Хайрам взлетал всё выше, мимо люстры, к бельэтажу и Дане, и все его головы сосредоточились на цели, злые, ощерившиеся… все, кроме лиловой головы, которая отвернулась прочь, будто пытаясь – одной лишь шеей – отклонить с намеченного курса всё тело.
В этот момент я почувствовал, что тело моё пытается подняться с места против моей воли. Меня, лот номер тридцать семь, собирались использовать снова.
Я посмотрел на Дану, но не увидел ответного взгляда; она не смотрела на меня вовсе. Она готовилась защищать себя – сама.
А потом всё провалилось в темноту.
Я ничего не видел. Ничего не чувствовал. Я был… нигде.
Я услышал голос. Он звучал… плаксиво. И испуганно. Он сказал мне, что ему очень жаль использовать меня снова и снова, что он купил меня на аукционе два года тому назад просто на всякий случай.
«Никогда не знаешь, что может случиться. Ничему нельзя доверять».
И голос сказал мне в особенности не доверять прочим головам, с которыми он делит тело, которые вечно плетут интриги, вечно строят всякие планы. И, кроме того, он устал, что всё время приходится совершать жестокости и преступления, проживать жизнь в бесконечных бегах от закона.
Голос просто хотел найти своё место. Остепениться. Возможно, завести семью.
«Найт Вейл – такой милый город, согласен?» - голос спросил меня.
А я задал встречный вопрос: «Хайрам? Это ты?»
И голос ответил: «Не весь Хайрам. Многие называют меня Лиловой Головой, но я предпочитаю зваться Фиолетовой».
«Почему я?» - я спросил.
Фиолетовая ответил мне: «Одна голова не может пойти против воли четырёх. Я давно это понял. И мне нужно было другое тело. Лот 37 выставили на продажу, остальные четыре головы отвлеклись на Лот 38 (личину обыкновенного человека)… так что я купил тебя».
И тогда я пришёл в ярость, конечно. Я сказал Фиолетовой, что думал, что за этим всем стоит Дана. Что винил её снова и снова! «Я потерял друга из-за тебя, Фиолетовая! - сказал я, - и ты вообще себе хоть представляешь, каково это – когда тобой вот так распоряжаются?»
«Да, - произнёс Фиолетовая. – Я могу распоряжаться своим собственным телом лишь на пятую часть. Вот что такое моя жизнь от начала и до конца. Глупые планы тех, кто для меня всех ближе, тащат её вперёд против моего желания, меня предаёт собственное тело, конечности… биение моего собственного сердца. Но… Прости меня. Мне очень жаль. Правда жаль».
«Тебе стоит самому сражаться в своих битвах», - я ответил.
«Я буду, Сесил, - пообещал Фиолетовая. – Я возвращаю тебе Лот 37. Я передаю владение над ним обратно тебе. Ты снова свой собственный. И, что бы ещё ни произошло сегодняшней ночью, - я прошу прощения».
«И тебе есть за что», - заметил я.
«Но, - сказал Фиолетовая, - не вини меня в том, что потерял дружбу с Даной. Это ты перестал ей доверять. Только ты, и никто больше».
А потом голос исчез.
Я очнулся на полу оперного театра, тёмного теперь и пустого. Я всё ещё был прикован к опалённому подлокотнику, который пламя выжгло настолько, что он отделился от кресла. Многие сидения и настенные канделябры были сожжены и разломаны. Я не знал точно, на совести ли это Хайрама, или… может быть, именно так все оперы традиционно и заканчиваются?
Я вышел наружу, на тротуар у края дороги; я стоял и смотрел на потоки дождя в свете уличных фонарей. Я видел, как от его капель идёт рябь по луже под моими ногами.
Мне не нравится рябь и мелькание в отражениях.
Впервые за долгое время я подумал о своей матери. Почувствовал, как стало пусто без неё в моей жизни. И – похожее слово, совсем другое значение – я упустил финал оперы. И вечеринку по её завершению – тоже. И – оба похожих слова, оба разных значения – мне пусто без моего друга Даны. Я её… упустил.
Хотелось бы, чтобы у меня вышло… спасти её.
Дана пропала, и это я её подвёл. И никого не было рядом со мной, чтобы облегчить бремя моей вины или чтобы отковать меня от подлокотника кресла.
Надвигался сильный шторм. Редкое погодное явление для пустыни. Давайте же сейчас послушаем отчёт о погоде той ночи.
[“Align” by Aby Wolf]
Шторм прошёл, и я отправился в путь домой – в промокшей насквозь одежде, в клогах, пропитанных влагой настолько, что они разбухли на несколько размеров. На улицах царила тишина. И я вбирал её в себя, её и всё, что видел вокруг и ощущал; я знал, что это мои последние дни в Найт Вейле. Я был уверен, что принял правильное решение.
А потом я почувствовал запах песчаной земли, сырой после шторма, и увидел дома города, который скоро перестанет быть моим, вымытые прошедшим дождём, и уверенность моя поколебалась.
Потерянный в собственных мыслях, я не услышал скрипа шин по мокрому асфальту, не увидел, как моя тень, отброшенная светом автомобильных фар, заметалась по тротуару. Я услышал: «Сесил, забирайся!» и, как и любой житель Найт Вейла, когда ему отдают приказ забраться в зловещую машину без опознавательных знаков, я подчинился, не задумываясь.
В чёрном лимузине, невозможно обширном внутри, обнаружились десятки поклонников оперы и местных знаменитостей. Здесь была Старушка Джози и здесь были её высокие крылатые друзья по имени Эрика. Официанты разносили закуски-антре и шампанское.
Я всё-таки не упустил вечеринку в честь открытия Оперного Театра.
Моя сестра Эбби, её муж Стив и моя племянница Джанис тоже были здесь.
Джанис обхватила меня руками за талию и сказала: «Дядя Сесил, мне та-ак понравилась опера, спасибо за билеты! Больше всего мне понравилось, когда дракон пролетел над зрителями вот так – вшшууух! и начал сам с собой бороться, и лиловая голова стала кусать другие головы, и это было ужасно забавно! А потом он улетел из театра, и везде была уйма огня, и мне показалось, что я видела, как пожилая леди без лица выбежала оттуда тоже, и… и потом мэра спасли, и мистер Ли Марвин спел красивую песню про животных, которых мы можем увидеть с помощью зеркал, и потом всё закончилось! И все радовались и аплодировали! И опера – это так здорово! Мама сказала, что ты уезжаешь. Почему ты уезжаешь, а, дядя Сесил? Дядя Карлос говорит, что тебе необязательно никуда уезжать, если ты не хочешь! И ведь ты всё равно придёшь на мой День Рождения?»
Джанис продолжала щебетать, но… у меня голова закружилась от звука имени, что она произнесла только что. Я прервал её:
«Карлос? Джанис, ты сказала ‘Карлос’?»
«А то! Да он же прямо тут, дядя Сесил!» - ответила она.
Я обернулся и увидел его. А он уже смотрел на меня.
И я начал говорить: «…»
И он начал говорить: «…»
А потом мы просто обнялись. Так крепко.
И мне на ухо Карлос сказал: «Прости, я пропустил оперу. Я должен был дать Кевину знать, что возвращаюсь домой и остаюсь здесь».
Я отпрянул, резко поднял голову и спросил: «Остаёшься здесь?»
И Карлос ответил: «Это твой дом. Твоё место здесь».
И затем добавил: «Это и мой дом тоже. Здесь и моё место».
«Карлос, для меня дом везде, где мы вместе», - сказал я. И повторил это. И повторил снова. И спросил его: «Но Карлос, должны ли мы жить в Найт Вейле? Стоит ли вообще Найт Вейл того, чтобы в нём жить?»
Карлос положил руку мне на плечо и произнёс: «Найт Вейл – всего лишь название, Сесил».
«Найт Вейл – всего лишь название места, где живут все, кого ты любишь», - вот что сказал он. «Пусть тебя не заботит название. Пусть тебя заботят все», - он добавил.
Через плечо Карлоса, в толпе, я увидел Дану, моего бывшего интерна и моего теперешнего мэра. Она смотрела на меня, но смотрела без улыбки. Я… с трудом заставил себя посмотреть ей в глаза, внимательные и вместе с тем приветливые. Её заместитель Триш Хидж обошла меня кругом, вытянула из кармана пиджака маленький ключ и отперла им наручники, освободив моё запястье. «Прошу прощения, что нам пришлось пойти на это, - сказала Триш, - но мы хотели, чтобы ты был в безопасности и чтобы чья-то чужая воля не втягивала твоё тело в битву, принимать участие в которой ты совершенно явно не стремился. Нам пришлось физически удержать тебя на месте, чтобы сразиться в этой битве самим».
С другого конца невозможно большого лимузина Дана подмигнула мне и, наконец, улыбнулась.
Я беззвучно, одними губами, проговорил: «Прости меня», и она ничего на это не ответила; всё так же подмигивая медленно и странно, она растворилась в толпе, как растворяется в тумане дальний путник на грани видимости.
А когда ночь подошла к концу, машина высадила нас с Карлосом у дома, и… мне кажется, мы так и не заснули до самого рассвета! Мы говорили о нашей новой старой совместной жизни, о воспоминаниях о прошлом и о планах на будущее! Мы снова вместе в нашем общем доме, а я – вместе с вами теперь здесь, в своей студии.
Моё последнее выступление в качестве ведущего Городской Радиостанции Найт Вейла должно было стать обзором оперной постановки. И это так и случится… когда-нибудь. Но это будет уже другая оперная постановка.
А пока Карлос и я остаёмся в Найт Вейле. И я скоро снова вернусь в эфир, и вас будет ждать ещё больше новостей, ещё больше историй… и ещё больше оперы.
Я думаю, Карлос прав. Найт Вейл – это не некое единое неодушевлённое нечто, что может любить или быть любимым. Это – всего лишь название, пришлёпнутое между проведённых на карте границ и на свод правил, изобретённых столетия назад несколькими старыми бюрократами в мягких мясных коронах. Но они не живут здесь больше! Мы живём!
Я живу.
И в моих силах сделать так, чтобы оно того стоило. Я не могу оставить его в прошлом, он не прошлое, он – то, что ещё нужно пройти, прожить! Прожить его и сделать лучше! Для себя, для Карлоса! Для своих друзей! Для Эбби, и Стива, и Джанис, и для Старушки Джози, и для всех Эрик. Для Даны. И для вас, слушатели.
Мы вместе отпразднуем ещё один матч встречи выпускников. Мы вместе переживём ещё одну уборку улиц. Мы вместе… что ж, мы увидим.
Я не могу обещать, что никогда вас не покину. Никто не может. Но до того момента, давайте же дальше работать над этим городом, этой общей идеей, этим Найт Вейлом. Какое бы значение мы ни придавали этому названию, мы всегда можем начать сначала, если потребуется. Выбрать для себя иное предназначение. Сделать всё правильно.
И начну я с того, что Тайная Полиция снова задержала Хайрама МакДэниэлза за многочисленные преступления против жителей города. Впрочем, в признание заслуг Фиолетовой Головы, что храбро сражался против остальных голов и собственного оспариваемого тела, они проделали в стене небольшую дыру, через которую Фиолетовая теперь может высовываться наружу и находиться вовне тюремных стен. Поскольку, технически, он вовсе не арестован.
Оставайтесь с нами для цепи случайных событий, преобразованных в повествование и ложно истолкованных как нечто значимое.
И, как и всегда, доброй ночи, Найт Вейл. Доброй ночи.
Сегодняшняя поговорка: Ты говоришь «картошка», я говорю «картошка». Картошка. Картошка. Картошка. Картошка. Картошка. Да, очень хорошо. Продолжаем. Картошка. Картошка. Картошка.
===================
Примечания переводчика к поговорке и некоторым другим моментам - здесь.